Программа концерта:
https://www.facebook.com/notes/andrei-g ... 676102313/Программа концерта
ANDREI GAVRILOV RECITAL IN LIMASSOL, CYPRUS·( составлена 18 СЕНТЯБРЯ 2017 Г.)
Andrei Gavrilov
Лучшее из романтических и русских произведений для фортепиано.
I. Первое отделение – Роберт Шуман
1. Бабочки (French: Papillons ), Op. 2.
«Несмотря на то, что "Бабочки" являются лишь вторым опусом Шумана, в этом небольшом карнавале - излюбленной музыкально-театральной форме Шумана - уже виден внутренний мир одного из самых чистых и откровенных композиторов-романтиков. В калейдоскопической смене настроений и характеров Шуману удается выразить свои философские мысли, наряду с чувственным внутренним миром. Музыкальный язык Шумана настолько выразителен, что слушая это небольшое произведение, можно достаточно полно узнать Шумана-композитора и человека.»
2. Симфонические этюды (French: Études Symphoniques), Op. 13
"'Симфонические этюды' - высшая точка композиторского мастерства по форме и содержанию. Тема и одиннадцать вариаций с грандиозным финалом - это монумент европейскому романтизму девятнадцатого века в музыке. Шуман достиг в этом произведении удивительного совершенства в полифонии, художественной изобразительности, выразительности и оркестровом звучании фортепиано. Заявленное название - "Симфонические этюды" - полностью оправдано мастерством, ясностью изложения и необыкновенной полнотой звучания. Каждая фраза этого замечательного произведения ассоциируется со звучанием симфонического оркестра. Каждая музыкальная мысль технически оформлена в самых изощренных и изящных фортепианных приемах. На протяжении всей этой "фортепианной симфонии", фортепиано используется с максимально возможной технической сложностью, требующей высшего трансциндентного мастерства пианиста. Вдохновенное и мастерское исполнение "Симфоничеких этюдов" может стать для слушателя глубочайшим переживанием, оставит яркий след в душе на всю жизнь.»
II. Второе отделение – Сергей Прокофьев
1. Соната No. 8 in Си-бемоль мажор, Op. 84 (1944)
Сочинения так называемых «советских композиторов», а, точнее, композиторов, которые работали под неусыпным взглядом тоталитарного режима, всегда нуждаются в некоторых разъяснениях. Вспоминая о композиторских годах во время советской власти, Шостакович грустно замечал в своих Воспоминаниях, что он стал предпочитать добавлять к музыке слово – для того, чтобы достичь большего понимания.
Еще один важный феномен – это так называемые годы военных произведений великих русских композиторов и других творческих людей. Ахматова говорила, что они все стали во время войны «гораздо свободнее, хотя бы в выражении своего горя».
Как это ни парадоксально, давление тоталитаризма позволяло людям искусства открыто выражать свои чувства. Здесь – ключ к пониманию Восьмой сонаты Прокофьева, чье «рождение» совпадает с военными годами.
Шостакович – гораздо более трагическая личность, чем Прокофьев – говорил незадолго до смерти, что все его произведения – это монументы его погибшим друзьям, памятники жертвам системы, замученным на протяжении нескончаемого террора. Прокофьев сдерживал свои чувства вплоть до сочинения Восьмой сонаты, когда он раскрыл свою индивидуальность в трагическом свете, дав понять слушателю, что он не абстрактно относился к разворачивавшейся драме.
Что немедленно обращает на себя внимание – так это обозначения, которые Прокофьев не давал ранее ни в одном из своих сочинений. Обозначение «inquieto» - беспокойно, тревожно – состояние, которое сопровождает большие фрагменты первой и финальной частей сонаты.
Состояние напряжения и страха постоянно выражено повторяющимися звуками – цепочками нарочито напряженных, лезущих в душу, крадущихся диссонансных аккордов. Перед нами немедленно встает картина времени, о котором хотелось бы забыть, но о котором мы должны помнить.
Несмотря на то, что агрессия является доминирующей частью музыкального полотна, там же мы находим изумительные лирические эпизоды, характеризующие личность самого Прокофьева, его мысли и взгляд на измученную родину. В Восьмой сонате Прокофьев показывает свое личное, духовное отношение к разворачивающейся драме. Его самые потаенные мысли вплетены в музыкальную ткань и вся внутренняя боль, которую мы слышим в этой музыке – это сам Прокофьев, его личность.
Я уверен, что Прокофьев считал Восьмую сонату – последней, своим завещанием. Доказательством тому – восемь фатальных аккордов в середине первой части, которые невозможно не отметить даже неискушенному слушателю. Восемь аккордов – символ номера сонаты, восемь – сопровождающихся монотонной, пульсирующей линией из трех повторяющихся звуков, будто несущих могильный холод.
Первая часть сонаты открывается очень спокойной музыкой – как бы повествованием о смутных временах, в манере, которая ассоциируется у нас с летописцем Пименом из «Бориса Годунова». Очень скоро возникает мотив смерти, которому суждено будет повторяться до конца произведения. Он постоянно прерывается как - бы плачем самого композитора – чтобы смерть его не тронула. Мы слышим «народные темы» символизирующие Матушку Россию, погруженную в хаос и ужас. Эти темы приводят нас к фантастическому эмоциональному взрыву в середине первой части, где мы будто видим раненого, возможно смертельно раненого Колосса-Россию. Лейтмотив смерти достигает максимально возможного звукового лимита. Перед нашими глазами возникает картина Колосса, пытающегося подняться и падающего и крушащего все вокруг себя. Заканчивается первая часть музыкой встревоженной, хаотической.
Вторая часть – Andante sognando – «сказание во сне» - наиболее загадочная музыка Прокофьева. Это коротенькая неоклассическая часть с примитивной мелодией, напоминающей английскую песенку «Tea for two», явно относит нас к ранним, безмятежным годам жизни Прокофьева – то ли к его детству, то ли к его жизни в Париже. Легкая ирония порой превращается в самоиронию – Прокофьев начинает пародировать самого себя. Можно сказать, что это – светлая ностальгия по безмятежным дням юности и ранней молодости.
Третья часть возвращает нас к варварской реальности. С первой ноты мы оказываемся лицом к лицу с хаосом и разрушениями. Хотя средняя часть финала и контрастирует с началом и концом, тем не менее, она – еще одна гримаса тоталитаризма. Мы буквально ВИДИМ кафкианскую машину, методически уничтожающую все живое. Чистые звуки, будто из пионерских горнов, превращаются в пульсирующие тиранические взрывы. Убивающая машина в какой-то момент отходит на второй план и, как эхо, мы слышим мысли и чувства Прокофьева из первой части, где тема смерти сопровождается темами его молитв. Средняя часть финала заканчивает пронзительная, нежная, «потерянная» тема, символизирующая самого композитора и его состояние, где Прокофьев снова испытывает необыкновенно редкий для него музыкальный термин – irresoluto - нерешительно, растерянно. Он открыто говорит нам – его цельной, решительной, смелой личности пришел конец. Летописец и художник отступают на второй план и мы видим, слышим потерянного, страдающего человека, молящего Бога о спасении. Во всем своем творчестве Прокофьев никогда так не открывал душу. Финал заканчивается еще большим нарастанием агрессии, ведущим к апофеозу в коде. В этот момент, когда все смешивается в полном безумии, мы явно слышим тяжелую поступь большевистских сапог, напоминающую знаменитую картину Петрова-Водкина «Большевик». В верхнем регистре мы слышим фальшивые, лихорадочные фанфары, которые непрестанно завывают. Этот пугающий образ венчается внезапным обрывам вакханалии и дьявольской кровавой оргии. Все заканчивается внезапным возвращением к реальности. После очень короткой паузы возникает чистый аккорд в си бемоль миноре – символ конца. Раздаются три коротких злых пассажа-восклицания. Я слышу приговор и проклятие.