Первый посмертный некролог о папе

Все что вы написали, а так же нашли интересное в сети, вываливайте сюда.
Правила форума
Бан за любую информацию об участнике и его родственниках и за оскорбление родственников участника.Если вы читаете и избегаете писать на форуме, то вас однажды вас сотрет Администратор. К вам нет личной антипатии Администратора. Пожалуйста не регистрируйтесь.
Ответить
Аватара пользователя
Knyaz Rasul Yagudin
Дачник
Сообщения: 2605
Зарегистрирован: 06 дек 2014, 12:11

Первый посмертный некролог о папе

Сообщение Knyaz Rasul Yagudin »

А это о папе было написно сразу после его смерти. Я опубликовал его в своём журнале, надеясь хоть как-то утишить рвущую сердце боль потери. Не помогло.

Оптимистический некролог


Солнечная сторона

Жадный бог забирает себе лучших,
оставляя нам этот мир, чтобы мы здесь пропадали
.
Колин Маккалоу.

Я вечности не приемлю.
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.

Марина Цветаева.


Он умер, как жил – никого не обременив.
В праздничный день 12 июня 2005 года тихо перестал дышать Мусаниф Садикович Ягудин, который все свои 69 лет жизни был для друзей и знакомых просто Мусой.
Какой-то он был странный. Инженер-нефтяник, изобретатель с кучей авторских свидетельств, он писал удивительные стихи на трёх языках; создав превосходную диссертацию, получившую высокую оценку лучших специалистов, он почему-то не стал её защищать; утонченный ценитель литературы и искусств, Интеллигент в высшем понимании этого слова, он имел блатные железные фиксы и сломанный в крупной драке нос.
Маленький, голодный недоросток военных времён, забравших у него отца и старших братьев, в юном возрасте он ушёл из родной деревни в лаптях, страстно желая узнать, как будет по-русски слово «соль», и с тех пор рассчитывал только на себя, ни от кого не ожидая поддержки. Так он и прожил свою жизнь, помогая всем, а сам не прося помощи ни у кого, творя, сражаясь, не унывая в нищете и не заплывая жиром в сиюминутном богатстве. Господи, до чего ж странный он был – изобрёл способ добывать нефть из заброшенных скважин – загадка, над которой до сих пор так и ломает голову весь мир! – начал таскать пачки долларов во всех карманах, но не стал копить по грошику и покупать джипы и мерседесы, а тратил эти трудные деньги лёгкой щедрой рукой на жену, на детей, на внучек и на хмельные вечера в компании юных особ прекрасного пола. Да, была у него ещё такая удивительная особенность – он всю жизнь, даже на седьмом десятке, умел нравиться молодым дамам (может, потому, что умел говорить им красивые слова, заставляя улыбаться, смущаться и краснеть), и получалось это у него так просто, естественно и легко, что ему всё прощала даже супруга…

Он был уже полумёртв, когда доцветала последняя весна его жизни. Уставшее разорванное сердце с мукой толкало по артериям кровь, холодели руки и ноги, веки смыкались тяжелыми свинцовыми занавесями, скрывая от него так им любимый теплый весёлый мир. И всё-таки, когда прозвучал вопрос молодой врачихи: «Вам не холодно?», он не изменил себе – он выплюнул изо рта кислородный шланг, повернул голову, разлепил сцепленные засохшими слезами ресницы и собрал остатки сил для того, чтобы произнести последний в своей жизни комплимент женщине:
– Мне тепло от Вашего взгляда.

Ах, Муса, Муса, как же так? Мы ведь думали, что ты вечен.

Врачи были уверены, что он умрёт с минуты на минуту. Каждый очередной дежурный врач не сомневался в том, что пациент Ягудин не доживёт до утра. Ночь сменялась утром, после дня наступала ночь, затем снова за окнами занимался рассвет, приходили и уходили дежурные врачи, одна за другой на посту сменялись медсёстры, а Муса, лёжа на забрызганных кровью простынях, утыканный иголками, обмотанный проводами, покрытый синяками от инъекций, хрипящий лёгкими, клокочущий горлом, захлёбывающийся воздухом, измученный телом и душой, всё не хотел оставлять нас одних….
Затем он вновь начал собирать в кулак оставшиеся силы. Он задышал глубже и чаще, стараясь подстегнуть кислородом отекающие лёгкие, он напрягал мышцы тела, заставляя лохмотья сердца работать всё сильней и сильней, он отчаянным усилием разума и воли давил на холодеющую кровь в безумной надежде заставить её двигаться стремительней… хоть чуть-чуть.
Он почти что выкарабкался. Он поднял себе давление до ста одиннадцати, и вокруг него вновь забегали ошеломлённые врачи. Но сердце оказалось слабее разума, воли и души, оно больше не вмещало в себе такую яростную жизненную силу. И вот заклубились в небе тяжёлые свинцовые тучи; с далёких океанов, которые он когда-то избороздил, стали прилетать рвущие душу ветра, и безумные ливни, похожие на рыданья женщины, всё чаще обрушивались на землю с безутешных небес. Природа оплакивала своего любимого мужчину.

Он оставался в сознании до последнего. Господи, как это, наверное, страшно, умирать, зная, что ты умираешь и что тебя не спасти! Мы говорим «наверное»,потому что Муса нам по этому поводу ничего не сказал – никто не услышал от него ни единого слова жалобы, никто не видел его высыхающих к утру слёз. Он отдавал нам распоряжения, называл по памяти фамилии, телефоны и адреса, он требовал, чтобы мы закончили то, что не успел закончить он. Он умирал тем, кем был всегда – человеком с острым ясным умом и несокрушимой волей. Ах, Муса, Муса.

11 июня, накануне чудесного летнего Дня города, был сабантуй. Пришли сын и дочь, принесли сигареты и сладкое шестнадцатиградусное красное вино, которым он так любил угощать милых девушек. Небо начинало очищаться от туч, больничную палату заливали потоки вечернего солнечного света, за окном над синими лужами косо летел тополиный пух. Муса хрипло и страшно тяжело дышал, в горле у него бурлило, он долго не мог разлепить глаза. Но когда ему, наконец, удалось начать по букве выдавливать из себя слова, обнаружилось, что он всё такой же. Хулиган!
– Как зовут медсестру? – спросил Муса Ягудин.
Затем он спросил имя второй медсестры, затем спросил, как зовут врачиху (врачиха тоже была молодой). И затем, конечно же, попросил себя побрить – не мог же он в присутствии молодых женщин оставаться небритым, это противоречило всем его жизненным принципам. Затем отец, сын и дочь все вместе курили сигареты и пили вино, дети из стаканов, отец – из больничной поилки с носиком, поскольку удержать в руках стакан он уже не мог, его приходилось поить, поддерживая голову. Жены, с которой он прожил 44 года, в палате не было, Муса запретил её приводить. Он не хотел, чтобы она видела его таким. Он хотел, чтобы она его помнила мужчиной. Так что собственную близкую смерть поэт отпраздновал только с детьми.
Но это был ещё не конец. Вечером, когда умолкают улицы, пустеют больничные коридоры и смертник остаётся один на один с ужасом надвигающейся ночи (уже общеизвестно, что безнадёжно больные больше всего боятся умереть в темноте), непривычно тихие и молчаливые медсёстры принесли и поставили у его изголовья магнитолу, настроенную на канал Спутник FM. Там про его сына передавали очерк, и затем медсёстры клялись, что когда до умирающего, уже повисшего над бездной, долетел тёплый голос сына сквозь ледяную бесконечность мглы, Муса вновь разлепил усталые веки и гордо улыбнулся в последний раз.



12 июня, в прекрасный, тёплый и весёлый летний праздник, День города, в 2часа дня, когда солнце стояло в зените, истерзанное окровавленное сердце наконец прекратило борьбу.
Он умер, как и полагается праздничному человеку, в праздничный день. С улиц доносились звуки весёлой музыки, то и дело раздавался звонкий женский смех. Муса не пожелал бы себе лучшего времени для ухода.
Он был солнечным человеком, предпочитал видеть в жизни лишь её солнечную составляющую, ходил всегда по солнечной стороне и умер в потоках солнечного света, заливавшего палату в этот миг.
Он был светлым человеком и, мёртвый, лежал с удивительно светлым лицом.
А поздним вечером тяжело и гулко ударили пушки, над весёлым городом взлетели ракеты, и мы, глядя на расцветающие в тёмном небе букеты разноцветных огней, думали, что это салют по НЕМУ.

Друзья.


Будущая надпись на надгробье:

«Материя, из которой создан человек, бессмертна. Она, даже рассеявшись по всей Галактике, когда-нибудь снова станет человеком. Мельчайшие частицы нашей сущности движутся вместе с космической пылью, с веществом комет, со всеми видами излучения. Рано или поздно случится так, что они снова соединятся…»
Мусаниф Ягудин.

Конечно, папочка! Мы снова встретимся и снова счастливо заживём все вместе, как жили много лет.
Жена, дети.
Бог покарал меня душой художника (Фаина Раневская)
Ответить